Анастасия Назарова (Деревянкина). Жизнь

Дополнения к мемуарам

 

http://andrey-russian.livejournal.com/2395.html

http://andrey-russian.livejournal.com/26418.html

Не нарадуются  дедушка и бабушка на то, как во всём в тайге проще жить. Вода - в роднике, не надо прорубь рубить – родник никогда не замерзает. И морозы в тайге легче переносятся, чем в степи. На всю зиму заготовили черемши, калины, рябины, грибов и всё это в изобилии здесь растет. Каждый вечер зимой к нам приходил Фадеев – живая история. В воспоминаниях Фадеева ярко выражались духовные запросы людей. Забегу немного вперед  - понимать рассказы Фадеева я хорошо стала, когда стала учиться в старших классах.

У Фадеева были свои суждения обо всём. Он, будучи в свое время крепостным очень ждал то время, когда крестьян отпустят на волю. У него были особые понятия о царе Александре II. Для него он был лучший человек, раз крестьян освободил. Революционеры-народовольцы по его понятиям это были люди, которые жалели, что у них отобрали крестьян. Убедить его в том, что народовольцы были за крестьян, было невозможно. Дословно помню его слова: «Александр II – великий человек, поэтому он совершил великое дело».  Фадеев рассказывал: «Когда читали указ об освобождении крестьян – все плакали. Толпы крестьян кричали «Ура!». Крестьяне оставались крепостными ещё два года – должны были отрабатывать свой выкуп.

Сразу же после отмены крепостного права крестьян было не узнать. Врожденная доброта и мягкость остались, но клеймо рабства исчезло. Крестьяне говорили со своими господами как равные с равными, как будто никогда не существовало иных отношений между ними. Фадеев настолько любил Александра II, что называл его только "Освободитель".

Прожил Фадеев здесь 30 лет.

25 лет они жили здесь в тайге всего две семьи - внук декабриста Глагольева и Фадеев, часто их навещали медведи. Длинные зимние вечера Фадеев проводил у Глагольевых. Глагольев был умным, образованным человеком, очень интересным собеседником, но и он не мог своими беседами поколебать авторитет Александра II у Фадеева. Как ни пытался Глагольев объяснить Фадееву положительную роль революционеров-народников, разубедить его, Фадеева, было невозможно. Сам Фадеев от природы был человек очень одаренный и по-своему развитый.

Зимними вечерами он рассказывал нам о том, как он приехал в тайгу, решил здесь поселиться со своей семьей и обнаружил, что недалеко от него уже живет другая семья - он познакомился. Это был внук декабриста Глагольев. Один из сыновей этого декабриста не захотел уезжать в Россию и поселился в тайге. Он умер и остался здесь жить его сын, то есть внук декабриста. У Глагольевых был яблоневый сад, из-за этого яблоневого сада поселок назвали Яблонск.

Фадеев у Глагольева научился пчеловодству. Когда мы приехали, то у Фадеева было 120 ульев пчел. Пчелиные семьи жили в дуплянках Качество меда в дуплянках несравненно выше, чем в рамчатых ульях, хотя количество меда меньше.

Много хорошего Фадеев перенял от Глагольева. Богатые знания у Фадеева были по истории, ими он тоже был обязан Глагольеву.

В этой тайге они, две эти семьи, прожили 25 лет. И вот уже пять лет как здесь ещё поселились пятнадцать семей. Весь поселок был из новых изб, только изба Фадеева потемнела от времени.

Своё толкование было у Фадеева и современной жизни. Споры и просто беседы были очень интересными.

Семья Фадеевых состояла из трех человек. Меня они очень полюбили и всегда в субботу, на воскресенье, брали к себе в гости. Очень мне нравилось у них бывать. Всегда у них делали пельмени. У нас в семье питались плохо, не употребляли мясо, так как не располагали средствами для этого. Фадеевы очень бедно жили. В избе стоял голый стол, кругом - грубо сколоченные лавки, кровать, покрытая домотканой дерюгой. На окне никаких занавесок. Сам Фадеев одет был очень плохо. Плохо одеты были и его дочь Харитинья, и бабушка Анна. В поселке они одевались хуже всех, но питались они лучше всех. Зимой у них было вдоволь мяса, летом они покупали кур и ловили много прекрасной рыбы. У Фадеева в отношении одежды всегда было в ходу пословица "Фому и в рогожке видно".

В результате обильного питания мясом Фадеев обладал необыкновенной физической силой.

Был такой случай. К нему на пасеку залезли два молодых мужчины лет по тридцать.  Ночью Фадеев услышал лай собак и понял, что на пасеке воры. Когда он пришел туда, то они уже из омшаника вытаскивали мёд, где мёд хранился. Фадеев кулаком левой руки ударил одного, тот сразу упал без сознания. Потом стукнул другого - тот тоже упал без сознания. Он связал их обоих и оставил лежать до утра. Утром пришли понятые и хотели отправить воров в город, чтобы там их предали суду. Но Фадеев сказал: "Не надо их судить, я уже наказал их очень хорошо. Больше они никогда не будут воровать. " Действительно, больше никогда не было охотников красть у него мед.

По внешнему виду Фадеев был худощавый, очень подвижный, без морщин. Было ему в это время 85 лет. Питание мясом и мёдом давало ему огромную физическую силу. Налогом его не облагали и поэтому все доходы от пчёл он тратил на питание.

К нашему приезду Глагольевых в поселке уже не было, они уехали из поселка сразу же, как начали селиться здесь новые семьи.

Вскоре после нашего приезда Ирина вышла замуж. В то время в сибирских селах  был странный обычай женитьбы - жених похищал невесту. Невеста днем собирала в узел несколько необходимых вещей и прятала его куда-нибудь. Вечером она уходила на гуляние с узелком.

Жених уводил невесту с узелком к себе домой, а утром молодые шли в дом к девушке и падали в ноги к родителям девушки. Стоя на коленях, просили прощения, родители их прощали и проводили свадьбу. 
Когда Ирина с Евстафием упали на колени перед дедушкой и бабушкой и стали просить прощения, то им ответили, что их прощают. Но для дедушки и бабушки всё это было дико. Они задали им вопрос: кто мешал их женитьбе, почему надо было воровать невесту. Евстафий ответил, что это обычай таёжных сибирских сёл. 
Наш поселок Яблонск был расположен в узкой долине по обеим сторонам речушки без названия, которая голубой ниточкой извивалась вдоль всего поселка. С обоих сторон от поселка поднимались отроги гор. На их склонах располагались огороды. Над огородами был лес. В самом поселке не было ни одного дерева. Весь поселок зарос густой травой и цветами. Над травой и цветами крутились пчелы, пахло медовой кашкой. Изба наша была шестая в порядке. Двор полого спускался к речке. На берегу в лопухах всегда сидели гуси. Скот не пасли - он свободно гулял по поселку. Воздух был наполнен пением птиц. Зимой над поселком стояло облако дыма - там топили печи в мороз непрерывно. По заснеженным огородам шла поземка, каркали вороны в лесу за огородами. 
Около нашего дома, точнее избы, был дом, куда Ирина вышла замуж, там жила семья Подминогиных. Семья Подминогиных тоже лет пять тому назад приехала из Усть-Мосихи, и бабушка об этой семье была плохого мнения как о семье любителей выпить. Но в данном случае она ошиблась. Ирина и Евстифей создали очень хорошую, дружную семью. Оба они любили трудиться, причем любой труд выполняли охотно. В избе у них всегда была редкостная чистота и сами были всегда опрятные.  В апреле 1929 года у них родился мальчик Коля. Рождение Коли для меня было огромной радостью. Мне летом поручали нянчиться с Колей, я была старше Коли на шесть лет. Мне разрешалось качать Колю в люльке, поить из рожка молоком, осторожно подстилать пеленки, но ни в коем случае не позволялось брать его на руки, чтобы я его не уронила. Все это я выполняла исправно. 
Осенью 1929 года жители нашего поселка по желанию, но с усиленной агитацией объединились в коммуну. Я очень радовалась, так как  в коммуну вступали молодые семьи, а из стариков никто, кроме моих стариков не вступил. В коммуну мы отдали коров и лошадей, всю упряжь и сельскохозяйственный инвентарь. Радость от коммуны у меня быстро прошла. Молока у нас до коммуны было вволю, а из коммуны на меня как на ребенка давали пол-литра молока, и, причем каждый день за этими полулитрами молока я ходила в коммуну. Из окна целый день смотрела на дорогу, и когда кто-нибудь чужой ехал на нашей лошади, то мне казалось, что её сильно бьют. Когда я приходила на ферму за молоком, то видела как грязно у коров, какой худой стала наша корова. Черты частной собственности у крестьян заложены с детства. А вечерами я плакала вместе с дедушкой и бабушкой о наших коровах - у нас в коммуне их было две, и о лошадях, их тоже было две. Какая была радость, когда появилась статья Сталина "Головокружение от успехов", после этой статьи коммуны распустили. Исхудавших коров и лошадей привели домой. Радости нашей не было предела. Я целыми днями сидела во дворе и любовалась на наших коров и лошадей, не веря себе, что наш сарай теперь не пустой. Молоко теперь мы снова пили вволю.  
Весной мы раскорчевали приличную территорию от леса, засеяли просом и картофелем. Всё шло своим чередом. Уж очень я любила лето. Нашу маловодную речушку мужчины перегораживали, превращали в пруд. Немного вернусь к весне. Весна была особенная у нас. Во-первых, мне очень нравилось, когда на склоны отрогов, рано утром замерзшие, поднимались крестьяне, тянув сани за собой, накладывали в сани целый воз сушняка и пускали их под уклон, воз с дровами подъезжал прямо к дому. Снег был настолько замерзшим, что держал даже лошадь в упряжке, назывался такой снег "чарым". По этому чарыму ходили за огороды к березам, подставляли ведра, надрубали желобы и пускали березовый сок. Соку набирали ведрами. Из него делали квас, и пили сок свежим. Когда наберут у березы ведро сока, прорубленный желобок заделают, замажут древесным клеем, чтобы береза не погибла. Ни одной березы никогда не погибало. По этому чарыму Харитинья водила меня смотреть ток глухарей. Позднее по чарыму ходили за колбой, так у нас называлась черемша, и цветами. Очень любопытно - то идем по чарыму, по северному склону, где глубина снега примерно один метр, заходим на южную сторону - там такая благодать, снега совсем нет. Яркий сплошной ковер из цветов, внизу журчат ручейки, по их берегам маленькая колба. Колбу начинали рвать, когда она размером была 4-5 сантиметров. С цветами, с колбой возвращались по чарыму домой.

Маленькую колбу ходили собирать только дети, взрослые на это время не тратили. Они колбу рвали, когда она вырастала большая.

Шло время. Семи лет я пошла в школу. Примерно в этом же возрасте мне удалось издалека увидеть вершину Алтайских гор Белуху. Ездили мы на лошадях за колбой километров пятьдесят от Яблонска. Колба там росла не такая тоненькая как в Яблонске, а в палец толщиной. Её рвали, связывали в пучки и ехали продавать в степные села. Поездка за колбой для меня была большой радостью. Очень нравилось мне во время этих поездок ночевать в глухой тайге. Собирались вместе за колбой несколько семей. В тайге всю ночь на открытой поляне, чтобы не сделать пожара, жгли костер. Дежурили у костра по очереди всю ночь. Костер жгли для того, чтобы ночью не было комаров, и ещё для того, чтобы ночью не подошли медведи.

Я очень старалась быстро рвать колбу, во-первых, для того, чтобы меня хвалили, а главное, чтобы другой раз взяли за колбой. Хотелось любым посильным трудом помочь семье.

Итак, осенью мне дома сказали, что я пойду в школу. Школа находилась в пяти километрах от нашего поселка. Пришло первое сентября, а в школу я не пошла - не было замка, чтобы закрыть избу. Закрывали избы только от проезжих. В поселке никто друг у друга ничего не брал. Сколько было слез - все пошли в школу, а я дома. Трудно себе представить, как моё маленькое сердце переполнялось радостью, когда бабушка достала замок. Теперь я пойду в школу. Сшили мне холщовую сумку через плечо. Новое платье из полотна покрасили в синий цвет. Купили гребенку в волосы, но потом узнали, что с первого по четвертый класс девочки должны быть стрижены нагло как мальчики. До школы лет с пяти я научилась читать. Учил читать меня дедушка по слогам. Обычно обучение проходило вечером. Дедушка сажал меня на ногу и качал. Это мне очень нравилось. После качания он брал рваный, очень старого выпуска букварь, и мы читали. Писать было не на чем. Я цифрами и буквами исписала углем - карандашей не было - все кадки, доски, низ стен - желание познать грамоту было огромным.

В школу я стала ходить вместе в один класс с Раей Чередниченко, девочка пошла в первый класс, но была двумя годами старше меня. Ходили в школу все пять километров тайгой до самых больших заморозков босиком. В конце поселка собирались все вместе и шли в школу. По дороге разговаривали мало, когда шли в школу, зато из школы шли очень долго, мы по дороге гонялись за белками, за бурундуками, то увидим диковинную птичку, то необыкновенный цветок, то грибы, то поздние ягоды. Пробежимся по тайге и вернемся вечером. Было очень весело. В школе нам дали на три человека один букварь, грифельные доски, тетради для контрольных работ. Закончился бригадный метод, когда бригадир по каждому предмету отвечал один за всю бригаду. Когда я начала учиться ввели пятибалльную систему обучения - очень хорошо, хорошо, удовлетворительно, плохо, очень плохо. Каждый учился и отвечал за себя. При бригадном методе вся бригада ничего не знала. Так как спрашивали только бригадира, то никто не старался, знали, что все равно никогда не спросят. Букварь и все книги моих лет имели картинки только в виде тракторов, заводов, турбин, строек, тексты для чтения первого, второго и третьего классов были очень неинтересные, малодоступные для младших школьников. Нормальные картинки, иллюстрации были в учебниках естествознания, географии. В обществоведении во всяких видах были нарисованы с огромными животами кулаки, фабриканты, заводчики. Стихи заучивали только про стройку и про вредительство кулаков. Весь первый класс я писала только карандашом и то мало, больше писали грифелем на грифельной доске, решали задачки тоже на грифельной доске. Грифельная доска - это черная доска размером как две развернутых тетради, черного цвета, разлинованная с одной стороны в линию, с другой - в клетку. На ней писали белым грифелем - это твердый белый карандаш. У каждого ученика была маленькая тряпка, писали и стирали тряпкой. Учительница ходила, проверяла написанное, потом ученики стирали проверенные работы и писали в тетрадях. Карандаши очень берегли, в год давали два карандаша. 

Школа стояла в посёлке Васильевке на пригорке, видна была со всех сторон посёлка.